Человек, даже если это грек Зорба, живёт, как правило, среди людей «своего круга» - это не сводится ни к языковой, ни к национальной, ни даже к социальной общности, даже и не скажешь, что, мол, «понятийная сетка» совпадает, или что-нибудь в таком роде. Можно насмерть биться за противоположные идеи, но они всегда растут из одного корня. И вдруг, посреди всего этого благолепного единообразия, попадаются люди из другого теста. Посмотришь на такого и понимаешь, что ни он для тебя существовать не может, ни ты для него – ан нет, вот оно, ешь с кашей, и высказываться по поводу изволь. Может вызывать раздражение, может вообще никаких эмоций не вызывать. Любопытство, наверное. А ещё – понимаешь собственную ограниченность, как я мало знаю, как я ничего не понимаю. Становится стыдно за привычный менторский тон. И жутковато: с этой стороны я, оказывается, уязвим(а). Это не оценка, я просто в некотором ступоре, не знаю, как себя вести. «А теперь пойдём искать тапира, сказали родственники».
О «понятийной сетке»: когда мне было лет 20, я попыталась составить коллекцию своих аналогий, с помощью которых «расставляла флажки» вокруг. В основном это были названия предметов, устроенных тем или иным образом – даже список, по-моему, где-то валяется, не могу найти. В эту коллекцию входил, в качестве почётного символа, фрагмент картины Босха «Искушение Св.Антония»: там пространство замусорено всякой небывальщиной, бедняга Антоний, спасаясь от всей этой фантастики, пришёл на берег ручья, сидит у камушка, обняв коленки, и смотрит на воду (чтобы видеть простые и понятные вещи) – ан нет, из воды, вопреки всем законам природы и здравому рассудку, лезет какая-то морда с – чтоб тебя! – клешнёй. Вот на эту самую клешню я в том возрасте напарывалась на каждом углу – посреди прозаических городских, университетских, домашних реалий вдруг происходило что-нибудь ну настолько ни в какие ворота, что, кроме изумления, я ничего не испытывала. Со мной тогда почему-то постоянно разговаривали в транспорте пьяные, рассказывали свою богатую (часто вымышленную) биографию; я слышала какие-то реплики, вдруг рассекавшие рутину молнией; а ещё мы с однокурсником и большим приятелем М. составляли какую-то совершенно схоластическую типологию котов. В общем, нормальное затянувшееся городское детство. Эта самая сверхчувствительность ко всякому абсурду, пропавшая со временем (или же сознательно заглушённая), не была вызвана никакими внешними причинами: наркотиков я не употребляла отродясь, а редкие эксперименты с алкоголем заканчивались всегда самым постыдным образом – куда было тягаться пигалице с факультетскими корифеями. (Последний раз, выпив втроём на Седьмое Ноября вместе с Ф-ными родителями (тоже сумасшедшие люди) пошли с мальчиками во двор лепить снеговика с физиономией, ну разумеется, Бибихина, никто его не звал, он вышел сам, не помню, из-под чьей мастерской руки, и Д. оставалось только скумекать ему очки из какой-то берёзы – наутро его раскатали дети из соседнего детского сада, чёртовы дети, вечно всё портят, сказал полупроснувшийся Ф., выглянув в окно, и все с ним согласились.) Куда всё делось потом, я не знаю. Точнее, знаю, но не хочу понимать.
Вспомнила сегодня про эту клешню, вещь вопреки ходу вещей, и поняла, что никакой это был не абсурд. Надо было нырять в речку, а я осталась сидеть у камня, обняв коленки, и так сижу по сей день, и уже, видимо, никогда не встану.
Пожалуйста, не нужно теологических объяснений. Это только аналогия, из старой коллекции, из совсем другой жизни.
О «понятийной сетке»: когда мне было лет 20, я попыталась составить коллекцию своих аналогий, с помощью которых «расставляла флажки» вокруг. В основном это были названия предметов, устроенных тем или иным образом – даже список, по-моему, где-то валяется, не могу найти. В эту коллекцию входил, в качестве почётного символа, фрагмент картины Босха «Искушение Св.Антония»: там пространство замусорено всякой небывальщиной, бедняга Антоний, спасаясь от всей этой фантастики, пришёл на берег ручья, сидит у камушка, обняв коленки, и смотрит на воду (чтобы видеть простые и понятные вещи) – ан нет, из воды, вопреки всем законам природы и здравому рассудку, лезет какая-то морда с – чтоб тебя! – клешнёй. Вот на эту самую клешню я в том возрасте напарывалась на каждом углу – посреди прозаических городских, университетских, домашних реалий вдруг происходило что-нибудь ну настолько ни в какие ворота, что, кроме изумления, я ничего не испытывала. Со мной тогда почему-то постоянно разговаривали в транспорте пьяные, рассказывали свою богатую (часто вымышленную) биографию; я слышала какие-то реплики, вдруг рассекавшие рутину молнией; а ещё мы с однокурсником и большим приятелем М. составляли какую-то совершенно схоластическую типологию котов. В общем, нормальное затянувшееся городское детство. Эта самая сверхчувствительность ко всякому абсурду, пропавшая со временем (или же сознательно заглушённая), не была вызвана никакими внешними причинами: наркотиков я не употребляла отродясь, а редкие эксперименты с алкоголем заканчивались всегда самым постыдным образом – куда было тягаться пигалице с факультетскими корифеями. (Последний раз, выпив втроём на Седьмое Ноября вместе с Ф-ными родителями (тоже сумасшедшие люди) пошли с мальчиками во двор лепить снеговика с физиономией, ну разумеется, Бибихина, никто его не звал, он вышел сам, не помню, из-под чьей мастерской руки, и Д. оставалось только скумекать ему очки из какой-то берёзы – наутро его раскатали дети из соседнего детского сада, чёртовы дети, вечно всё портят, сказал полупроснувшийся Ф., выглянув в окно, и все с ним согласились.) Куда всё делось потом, я не знаю. Точнее, знаю, но не хочу понимать.
Вспомнила сегодня про эту клешню, вещь вопреки ходу вещей, и поняла, что никакой это был не абсурд. Надо было нырять в речку, а я осталась сидеть у камня, обняв коленки, и так сижу по сей день, и уже, видимо, никогда не встану.
Пожалуйста, не нужно теологических объяснений. Это только аналогия, из старой коллекции, из совсем другой жизни.